М.И.РОСТОВЦЕВ О ПРОБЛЕМЕ ВЗАИМОВЛИЯНИЯ АНТИЧНОГО И ВАРВАРСКОГО МИРОВ НА ЮГЕ РОССИИ
Агеева Н. Н. Чувашский государственный университет им. И.Н. Ульянова
М.И.РОСТОВЦЕВ О ПРОБЛЕМЕ ВЗАИМОВЛИЯНИЯ АНТИЧНОГО И ВАРВАРСКОГО МИРОВ НА ЮГЕ РОССИИ
Изучение античных памятников Юга России занимало центральное место в научных исследованиях М.И. Ростовцева в последнее десятилетие его работы на родине (1908—1918 гг.). К этой теме он обратился, уже, будучи признанным специалистом по истории древнего мира, защитив магистерскую и докторскую диссертации в области социально-экономических исследований античности. Обилие необработанного материала в сфере изучения южнорусских древностей и значение русского археологического материала для общей истории античной культуры способствовали тому, что постепенно М.И. Ростовцев практически полностью сосредоточился на изучении истории и археологии юга России в греко-римские времена. С.А. Жебелев, анализируя развитие отечественной археологии, писал: «Нужно постоянно помнить, что изучение классических и «скифских» древностей, происходящих с нашего юга, должно стать на единственно правильной и возможной, в научном отношении позиции. У нас все еще продолжают отчасти думать, что южнорусские классические памятники представляют собой что-то самодовлеющее и в себе самом замкнутое; что эти памятники входят в область «русских древностей», что поэтому им может заниматься всякий, без надлежащего образования в области именно классической археологии. Печальное заблуждение! «Классические древности южной России», «скифо-сарматские древности» — лишь отдел классической археологии. Плодотворно изучать их может только археолог-классик; для научного занятия ими мало еще родиться, учиться и жить в России. Для этого нужно пройти хорошую и основательную школу, созданную дружными усилиями наших западных собратьев». В этом плане М.И. Ростовцев, как никто другой, подходил для таких изысканий. Будучи высококлассным специалистом в области антиковедения, археологии и классической филологии, он смог поднять российские исследования по изучению древностей юга России на новую ступень, придав им необходимый профессионализм и широту изучения. И.В. Тункина в своем капитальном исследовании «Русская наука о классических древностях юга России (XVIII — середина XIX вв.)» отмечает: «Задачи, провозглашенные еще в первой исследовательской программе русской науки о классических древностях, сформулированной И.А. Стемпковским (1823), были востребованы учеными почти через сто лет, а именно акад. М. И. Ростовцевым».
Основное место в его занятиях по истории и археологии юга России занимали источниковедческие исследования. Прежде всего, необходимо отметить капитальное сочинение «Античная декоративная живопись на юге России» (1914), за которое ученый получил звание члена-корреспондента Берлинской Академии наук. Для современной науки ценность этого труда заключается еще и в том, что многие памятники, описанные ученым, безвозвратно погибли; и «Античная декоративная живопись на юге России» является не только оригинальным исследованием, но и ценнейшим источником по археологии юга России. Работа «Скифия и Боспор. Критический обзор памятников литературы и археологии» (1925), в которой М.И. Ростовцев впервые в отечественной науке провел строгую систематизацию и дал обстоятельный обзор источников по истории Скифии и Боспора, также до сих пор сохраняет свою актуальность, и к ней непременно обращаются все исследователи, занимающиеся данной проблематикой. Но, кроме собственно источниковедческих проблем (отдельные аспекты которых затрагивались ученым и в его многочисленных статьях), М.И. Ростовцев достаточно подробно исследовал широкий спектр вопросов, касающихся истории юга России в античный период: расселение кочевых народов, их этногенез, особенности общественного уклада; развитие греческих городов-государств в Северном Причерноморье, их взаимоотношения с кочевыми народами; историю Боспорского государства и Понтийского царства и их влияние на развитие юга Гон им Тем самым труды М.И. Ростовцева заложили основы отечественной скифологии и сарматологии, а многие положения его научных изысканий сохранили свою актуальность и сегодня. Важной заслугой ученого является и то, что он одним из первых в отечественной историографии попытался не просто исследовать южнорусскую древность в контексте общего развития античного мира, но и показать ее влияние в целом на дальнейшую историю этого региона, связав со становлением древнерусского государства. Такие взгляды М.И. Ростовцева несколько сближали его со сторонниками евразийского движения.
Историю и культуру юга России в древности ученый стремился рассмотреть на фоне широкой панорамы культурной жизни Северного Причерноморья, начиная с энеолитической эпохи. Практически во всех работах, посвященных развитию южно-российского региона в античный период, М.И. Ростовцев большое внимание уделял выявлению различных аспектов взаимовлияния иранских и греческих элементов в контексте общей проблемы взаимодействия Запада и Востока в античности. Так, он отмечал, что широко обсуждаемый в исторической науке вопрос о степени и сферах влияния Ирана на Римскую империю большинство исследователей пытается решить без учета того, что Рим находился под влиянием не чистого «иранизма», а особенного «эллинистического иранизма», который существовал по берегам Черного моря и в Малой Азии и был соединен со сложной греческой ионийской культурой и смягчен ею. Он также впитал многие элементы семитской и досемитской культуры Месопотамии и верховьев Тигра и Евфрата. Именно в Причерноморье происходил интереснейший процесс взаимодействия эллинства и иранства, который очень хорошо можно проследить на основе южнорусских археологических материалов, так как античные исторические сочинения и эпиграфика дают весьма неопределенный и неполный ответ на этот вопрос. «Только в России у нас имеется в распоряжении богатый материал для того, чтобы продемонстрировать смешение эллинской и иранской цивилизаций. Другие страны, в которых могло бы наблюдаться подобное соединение соперничающих культур, пока не дали нам такого обильного и интересного материала».
М.И. Ростовцев считал, что степи юга России сыграли в культурно-историческом развитии человечества немаловажную роль. Географическое положение южнорусских степей способствовало связи их с радом важнейших центров культурного развития древнего мира: они были естественным продолжением могучего иранского культурного мира; через Дунай и его притоки тесная связь поддерживалась с Западом, через Кавказ — с государствами Малой Азии и Закавказья, через Черное море — с эллинским миром. Однако самостоятельным центром культурного развития южнорусские степи сделаться не могли: слишком трудно было организовать защиту возникавших здесь государственных образований, так как ни на востоке, ни на западе не было естественных границ, и не было естественного центра.
Время от времени государства, возникавшие на этой территории, укреплялись и создавали очаги оригинальной и интересной культуры, где, по необходимости, смешивались культурные достижения востока и запада. «Эта смешанная богатая культура этап за этапом шла на север по великим водным путям и здесь оплодотворяла местные начатки культурной жизни, сочетаясь с встречными течениями, шедшими с севера и, главным образом, с северо-запада. Этот непрекращающийся поток для истории русской культуры есть явление первостепенной важности, определяющее собой культурное развитие России и делающее историю степей юга России составной частью истории России вообще, без которой история России никогда нами понята и оценена не будет». Но этим роль степей юга России не исчерпывается. Одно за другим культурные государственные образования южных степей России под напором могучих волн, движущихся с востока народных масс, проталкиваются все далее и далее на запад и здесь вливаются в море среднеевропейской культуры, насышая его новыми и творческими элементами. Этим культурная история южнорусских степей входит в историю культуры Западной Европы и требует к себе самого пристального внимания. Без ее изучения многое в истории Западной Европы останется навсегда загадочным и непонятным.
Южнорусские степи с их роскошными травами всегда манили к себе кочевников, движение которых с востока на запад ничто не сдерживало. Не позже VII в. до н.э. на всем северном побережье Черного моря прочно обосновались скифы. Освещая вопрос об этногенезе скифов (который и в современной науке продолжает оставаться дискуссионным), М.И. Ростовцев на основе преимущественно археологических источников выдвинул гипотезу о приходе скифов-иранцев из Азии. Эта точка зрения и в настоящее время имеет много сторонников, хотя она не менее уязвима, чем другая гипотеза, согласно которой скифы были потомками племен срубной культуры, продвинувшихся из поволжско-приуральских степей в Северное Причерноморье несколькими волнами начиная с середины II тысячелетия до н.э., частично вытеснивших, а частично ассимилировавших местное киммерийское население. Также археологическими материалами М.И. Ростовцев руководствовался и при определении границ Скифии, в состав которой он включал как степную, так и лесостепную зоны Северного Причерноморья, между Доном и Дунаем.
Скифская держава в течение нескольких веков (примерно до IV в. до н.э.) оставалась серьезной политической силой. М.И. Ростовцев категорически отвергал сложившееся в исторической науке XIX — нач. XX вв. мнение о варварстве скифов и сарматов: «Варварами были скифы и сарматы только в том смысле, в каком варварами были для греков и египтяне, и ассирийцы, и Вавилон, и Персия; не варвары, а люди другой, неоднородной с греками культуры». Их культура восточного характера становится господствующей в южнорусских степях. Характер государственности, религия и быт, утвердившиеся здесь — однозначно иранские, «но везде чувствуется, что иранцы явились не на девственную почву, что они встретились здесь с племенами, выработавшими к тому времени свой уклад жизни, свою религию, свой быт. На Востоке, в районе Азовского моря, этот уклад жизни сложился под рядом скрещивавшихся доиранских восточных влияний. На Западе существовала своя старая и самобытная культура, связанная с северной частью Балканского полуострова и со Средней Европой. Иранство встретило здесь более чуждый ему и более цепкий уклад жизни и только покрыло его наносом своей культуры, почти не проникшей в низы населения, о чем свидетельствует инвентарь местных гробниц периода скифского владычества. Местный уклад оказался настолько силен, что его частично усвоили и скифы-пришельцы, изменив и форму своих погребений, и сам обряд. Под влиянием местных условий скотоводы-кочевники превращаются здесь в земледельцев. Приднепровье и Прибужье, хотя и были под властью скифов, но скифскими не сделались, а жили, как и раньше, своей самобытной жизнью.
Появление греческих колоний на северном берегу Черного моря было решающим моментом в истории Скифской державы. Не случайно, что только с этого момента (т.е. с VI в. до н.э.) на Кубани, в Крыму и по Днепру появляются богатейшие погребения скифских вождей, наполненных драгоценными предметами вооружения, культа и обихода, созданными не только иранскими, но и греческими мастерами. Ничего подобного для предыдущего периода господства скифов в южной России не имеется.
Греческие колонии северного Причерноморья единого целого не составили. Все прошлое северного побережья Черного моря и географические условия отдельных его частей резко разделили эти колонии на две группы: западную и восточную. В западной руководящая роль принадлежала Ольвии, в восточной — Пантикапею. V—IV вв. до н.э. — период расцвета греческих колоний. Налаживаются тесные торговые связи с окружающим варварским миром. Сильная скифская держава обеспечивала возможность мирного развития и защиты от вторжений фракийцев, кельтов и сарматов.
Несмотря на то, что немногочисленные греческие города-государства являлись единственными очагами западной культуры в Северном Причерноморье, она достаточно быстро проникает в массы полукочевых племен. Особенно восприимчивыми являлись высшие слои населения, которые обладали незаурядным вкусом, высоко ценили греческие ремесленные изделия и нередко диктовали мастерам свои условия. Поэтому, несомненно, что уровень мастерства и все, что относится к чистой орнаментике подобных предметов из скифских курганов, являются чисто «ионийскими», однако смысл и значение последних не имеет ничего общего ни с Грецией, ни с Малой Азией.
Таким образом, греческая культура не вытесняет восточную, а тесно переплетаясь с ней, создает новый, оригинальный стиль, где «восточные элементы, переработанные греческой культурой, сохранились в своем историческом аспекте и получили дальнейшее развитие». Поэтому М.И. Ростовцев писал, что «нельзя больше датировать наши шедевры эпохой позднего эллинизма. Перед нами вещи, созданные в тот момент, когда эллинизм рождался из ионизма, оплодотворенного достижениями греческого материкового искусства; перед нами не эпигоны стиля, а его родоначальники, родоначальники и пафоса Пергамского алтаря ... и мягкой идиллии александрийского искусства».
После ослабления скифской державы руководящая роль на юге России во всех отношениях переходит к Боспорскому царству, которое на ранних этапах своего развития являлось очень «своеобразным и единичным явлением в конституционной истории античного мира. Его нельзя назвать ни чисто военной тиранией типа сиракузской, гераклейской и многочисленных кратковременных городских тираний IV и следующих веков, представительниц так называемой младшей тирании, ни чистой basileia, т.е. царской властью восточного или эллинистического типа». Двойственность боспорской тирании, по мнению М.И. Ростовцева, объяснялась, прежде всего, тем, что боспорские тираны выступали одновременно как архонты греков, живущих в Боспоре и Феодосии, и в то же время как цари народов, живших на азиатской стороне Боспора под властью своих местных царей. Таким образом, боспорские правители были вынуждены лавировать между двумя группами населения — греками и скифами.
Первоначально в культуре Боспора (особенно среди городского населения) преобладали греческие элементы, но со временем все сильнее начинало сказываться влияние окружающего иранского мира. Проникновение восточных элементов происходило не только в культуре, но и во всем укладе жизни. Постепенно Боспорское царство становилось все больше и больше похоже на своих скифских предшественников. Хотя официальный язык оставался греческим, условия жизни изменились и стали подобны распространенным в соседних полуиранских странах. Надписи, письменные источники и настенная живопись в гробницах римского времени показывают, что Боспорское царство превратилось в своеобразную феодальную монархию. Оно имело армию всадников, вооруженную и организованную подобно войску соседей-сарматов. В нем были обширные поместья, принадлежащие храмам и аристократии, населенные и обрабатываемые местными жителями, прикрепленными к земле. От старой двойственности власти не осталось и следа — укрепился неограниченный абсолютизм. Боспорские цари принимают титул «царя царей», подчеркивающий их связь с иранским миром. Особенно ярко сказывается иранизация на вооружении и костюме боспорцев. Города, основанные здесь когда-то греками, теряют свой прежний облик. Однако и в этот период городское население, несмотря на сильнейшее проникновение иранских и других местных элементов в состав горожан, несмотря на сильную иранизацию всего быта и уклада жизни, по-прежнему считало себя греками и резко выделяло себя из остальной массы населения царства. Таким образом, в Причерноморье благодаря тесному взаимодействию различных культурных элементов «создалось новое население и новая культура. Две струи, греческая и скифо-сарматская, слились, пока и ту, и другую не залили волны германских, тюркских и славянских племен, которым принадлежало будущее. Культуру свою, однако, эти новые народы унаследовали от старых ее носителей и творцов и понесли ее с собою далеко на север и на запад».
